С Риммой Тихоновой мы познакомились совершенно случайно. Прошло, наверное, лет 30 с тех пор, как в выставочном зале Подольских художественных мастерских увидел я ее акварель «Цветет ольха». «Надо же, – подумал, – не сирень, черемуха – ольха цветет».
МЕДИАЦЕНТР — 28 ноября, ПОДОЛЬСК — Помню, как долго всматривался в тихо плещещуюся под солнцем речку, физически ощущая, что вода в ней по-весеннему студеная, утренний воздух прозрачен и свеж. А потом уяснил для себя, что чистота, прозрачность, воздушность и свежесть характерны для всего творчества этой женщины, бегавшей когда-то босоногой девчонкой по берегам Волги. В сорок первом году, в Саратове, уходивший на фронт Николай Тихонов, прощаясь с женой, просил: «Если не вернусь, сделай все для того, чтобы Римма окончила Художественное училище».
– Отец, – вспоминает Тихонова, – мечтал стать художником, поступал в Художественную школу, организованную при Музее изобразительного искусства им. Радищева. Музей создал правнук Радищева Боголюбов. Репин, Суриков, Серов, Шишкин и другие великие русские художники дарили музею свои работы. Да и сам Боголюбов был прекрасным живописцем. Радищевский музей стал для меня второй школой, куда я отправлялась после занятий, стараясь впитать то прекрасное и недосягаемое, что таилось в каждом полотне.
Многолетники
– Прекрасное и недосягаемое… Римма Николаевна, прочитал я недавно в старом журнале интересные поэтические строки:
Прислушайся к морю.
Оно вечно целует сушу,
Не обещая ей ничего…
А что обещает художнику «поцелуй» холста и кисти? Что ощущаете вы, когда работаете? Когда работа завершена?
– Начнем с того, что каждая картина пишется по-разному. Порою ты даже не понимаешь, как и что происходит, кто ведет руку, откуда к тебе идет энергия. Заканчиваешь работу и не можешь понять, как ты это нарисовал. Но самое непонятное: картины – вампиры. Ты ее написал, и все вроде бы хорошо. Но она начинает тянуть из тебя энергию. Снова над ней работаешь. Снова все вроде бы на месте. Но через год опять к ней возвращаешься. Надо бы, понимаешь умом, с этим полотном расстаться. Продать, подарить… Не можешь.
– Тема картины, как вы говорите, вампира, важна?
– Она может быть любой. Я рисовала большие цветущие маки. Ушло на эту работу года два. Она меня все время не устраивала. То стебли не нравятся, то сами цветы.
– Раз уж разговор зашел о цветах. В последнее время вы в основном только их и пишете. Почему вдруг такое пристрастие?
– Вы правы. Три-четыре года хочу рисовать и рисую цветы. Правда, они у меня в окружении природы, рядом с яблоней, вишней, у тропинки, на фоне лесной опушки, в интерьере. Заниматься цветами всегда интересно. Они ведь, как дети. Растут, набираются сил, расцветают.
– Но и отцветают тоже. Как это не грустно.
– Да, да. Я стараюсь разводить многолетники. Еще о цветах. Мне кажется, к ним можно отнести слова русского мыслителя В.Розанова: «Жизнь каждого есть сказка, только один раз рассказанная в мире». И чтобы уж совсем подвести в нашем разговоре черту под темой «Цветы», признаюсь: я теперь созрела для пейзажей.
Дарить красоту
– Что больше всего согревает душу художника?
– Если к монументальным работам приступает человек, никогда не занимавшийся живописью, ничего путного у него не получится. Я оканчивала Львовский институт прикладного искусства и мечтала, как это пафосно не прозвучит, дарить людям красоту. Мне нравилось оформлять клубы, столовые, детские сады в небольших городах, отдаленных от крупных культурных центров. Приезжала, видела убогие, бедные, а главное бездушные интерьеры и начинала заниматься перепланировкой, созданием уютных композиций. Думалось ведь об одном. Придут рабочие в переделанную нами и украшенную чеканкой, мозаикой, декоративными светильниками столовую или заводской клуб и оттают душой.
– В Подольскую художественную мастерскую вы поступили уже членом Союза художников. На выставках вы тогда показывали в основном акварели: портреты, пейзажи. А потом вдруг снова вернулись к работам монументальным.
– Дело в том, что при областном Союзе художников при достаточно активном моем участии создали секцию монументалистов. Кстати говоря, в Подольске оказалось много художников, изъявивших желание работать в этом интересном и нужном направлении искусства. Они создавали удивительные вещи из обычных стройматериалов, имея в распоряжении облицовочную плитку, простое стекло, алебастр, цемент, металл и дерево.
– Для оформления интерьеров, фасадов зданий вы часто и с успехом использовали чеканку. Это ведь непростая работа. Вас учили мастерству чеканки в институте?
– В том то и дело, что нет. Когда нам с Виктором заказали чеканку, мы в панике рванули в Москву, к настоящим мастерам этого дела. Они нас благосклонно выслушали и говорят: «У вас что, рук нет? Вы же художники. Вот молоток, вот чеканы. Поменяйте кисть на молоток и вперед». А поскольку я с малых лет любила все делать своими руками, такие слова пришлись по душе. Мне нравилась резьба, росписи, работа с металлом. Нравилось самой, без помощи штукатуров готовить стены под роспись.
– Но и этому вас вряд ли учили в институте. Значит, были другие учителя?
– Конечно. Отец и два брата – инженеры-строители. Они строили мосты, и я ездила с ними по Заволжью. Но лучшей учительницей была моя бабушка Ирина Алексеевна. Кстати, любовь к цветам я унаследовала от нее.
И божество, и вдохновенье…
– А любовь к путешествиям, к странствиям от кого? Вы, говорят, и сейчас готовы в любую минуту сорваться с места, пойти по России, отправиться как в Европу, так и в Америку.
– «Пойти по России» – слишком сильно сказано. Года, к сожалению, не те. Но было время, и вроде бы совсем недавнее, когда я приезжала, к примеру, на Урал, укладывала в рюкзак продукты, этюдник, краски и отправлялась пешком по живописнейшим местам. Душа требовала новых ощущений.
Дело ведь не в пространствах, не в пройденных километрах. Главное в том, что в любом понравившемся тебе месте, можно остановиться, сбросить рюкзак, достать из него этюдник и рисовать, рисовать, рисовать. Как это у нынешней молодежи – оторваться по полной программе.
– И какова судьба тех рисунков?
– Это для меня действительно интересный вопрос. Вернувшись с Урала с кипой написанных акварелью пейзажей, мы с мужем запрятали на время эту папку и… забыли о ней. И только совсем недавно обнаружили в своих «тайниках» уральскую серию. Нам так интересно было ее рассматривать. Мы словно вернулись в молодость.
– Женщина-художник, при всей кажущейся независимости, существо тем не менее хрупкое, ранимое, которое наверняка не может обойтись без слез.
– По жизни, по характеру я человек достаточно крепкий и не припомню случая, чтобы плакала от обиды или от злости. Художник и слезы соприкасаются, как бы это поточнее сказать, в иных обстоятельствах. До сих пор помню тот комок, что подкатил к горлу, когда увидела картину Ван Гога «На пороге вечности». Этот одинокий старик, безнадежность его существования… На него нельзя было смотреть без слез. Бывает ведь и очищающие душу слезы. Они навертывались у меня перед пейзажами Крымова. Их содержание трудно передать словами. Ну что могут сказать такие определения, как весна, оттепель, еще лежит снег, но все уже млеет, млеет… Не передашь словами ощущения от натюрмортов итальянского художника Маранди. Когда я смотрела на них, в душе начинала звучать какая-то волшебная музыка.
– На склоне лет художник, так мне кажется, начинает вспоминать свои работы: портреты, натюрморты, пейзажи, а в вашем случае и работы монументальные. Какие чувства испытываете? Их можно передать словами?
– Вы предлагает мне ответить на вопрос, что значат для меня мои работы? Наверное, ответ должен состоять из строк поэтических. Все-таки я –художник, к тому же женщина. И поскольку мы с мужем обожаем Пушкина, отвечу его стихотворными строками: «И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…»
Газета «Местные вести» № 46 от 27 ноября 2020
Юрий Козловский
