Наталия Александровна Борисевич – одна из 38 жителей Городского округа Подольск, переживших блокаду Ленинграда. К ней в гости мы пришли вместе с начальником Климовского управления социальной защиты Ольгой Кузнецовой. В преддверии годовщины полного снятия блокады Ленинграда Ольга Борисовна расспросила Наталию Александровну о возможной помощи и вручила открытку, которую изготовили подопечные центра социальной помощи семье и детям «Гармония».
МЕДИАЦЕНТР — 2 февраля, ПОДОЛЬСК — Наталии было всего 8 лет, когда началась война. Но сейчас она вспоминает те страшные годы, как будто это было вчера.
– Мы жили в центре Ленинграда на улице Чайковского. С одной стороны – Летний сад, с другой – Таврический, – рассказывает Наталия Александровна. – Папа – Александр Николаевич Любимцев – служил главным инженером на химическом заводе, мама – Мария Владимировна Любимцева – в то время училась на 4-м курсе Педагогического института (отделение иностранных языков).
Когда Левитан объявил о том, что «без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза», мы были на даче, на Сиверской. Я помню, что пошел слух, что поймали диверсанта – немецкого летчика. Мы все побежали посмотреть. Но ничего и никого уже не застали. Люди осмысливали услышанное по советскому радио.
Папе предлагали перевезти оборудование завода на Урал. Я помню этот разговор. Он приехал на дачу. Обсуждали вопрос с мамой и бабушкой. Только закончилась, и очень быстро, война с финами. Поэтому все надеялись, что и эта война скоро закончится. Никто не верил, что она надолго, что унесет миллионы жизней, поломает судьбы, что наша семья коренных ленинградцев после пережитого зимой 1941-1942 годов никогда больше не вернется в родной город…
На месте нашего дома зияла воронка
– 6 сентября 1941 года бомбили продовольственные Бабаевские склады, а 8 сентября бомба попала в наш дом, – продолжает рассказ Наталия Борисевич. – У нас было две комнаты в «коридорной системе».
Папа был на заводе (ввели военное положение). И слава Богу, потому что, когда была первая бомбежка, он сказал, что со своего дивана, что бы не случилось, не поднимется. Это было поздно вечером, потому что нас с братом уже уложили спать, но почему-то до конца не раздели. Какое предчувствие, наверное, было. Когда завыла сирена, мы были на втором этаже, вышли в коридор. Бабушка командовала: меня одели в зимнее пальто и бабушкины старые валенки, четырехлетнего брата завернули в одеяло, а на ноги натянули разные по цвету ботинки: синий и коричневый. Видимо, бомба сначала упала, но не разорвалась. Свет погас, посыпалась известка, стало очень трудно дышать. Как выбирались из подъезда, не помню. После бомбежки от дома осталась огромная воронка. Мы спаслись чудом.
… Пошли к друзьям, которые жили в доме на Чайковского, 36. Папа звонил всю ночь. Единственное, что он знал, что район обстреливается. Утром отец увидел разрушенный дом, ему сказали, что все Любимцевы погибли. Когда он постучался в дом, где мы ночевали, открыла дверь мама. Отца она не узнала. В свои 43 года он превратился в полностью седого старика.
От голода умирали семьями
Папу с работы не отпускали, поэтому об эвакуации речи быть не могло.
Сначала мы жили у друзей, потом нам дали закуток в подвале, в бомбоубежище, потом комнату во флигеле во дворе нашего разрушенного дома.
У папы были на заводе лошади, их забрали на фронт, остался корм – вика. Его разделили между сотрудниками, часть досталась нам, а еще олифа. Мама выпаривала ее на сковородке и делала лепешки из травы.
С каждым днем становилось все тяжелее выживать, мы голодали. У двоюродной сестры мамы погибла от голода вся семья.
- За водой мы ходили с мамой на озеро, я была ее «хвостиком», постоянно боялась потерять. Однажды нас воздушная тревога застала на улице. Бежать было некуда. Мама закрыла меня собой и прижала к какой-то стене. Помню, выглядывала из-за мамы и с любопытством рассматривала следы от трассирующих пуль. Было страшно, красиво и интересно одновременно.
Рядом с нами во дворе жили соседи: отец, мать и маленький сынишка. У окна на веревках у них всегда были привязаны коты. Я все спрашивала: «Зачем?», родители мне не отвечали. Однажды семья просто не вышла на улицу, меня послали посмотреть. Все лежали мертвыми на своих кроватях. Тогда взрослые решили, что они отравились кошками. Вы знаете, в Санкт-Петербурге лет пять назад даже поставили памятник, посвященный кошкам блокадного Ленинграда. Их всех съели в Ленинграде уже к началу 1943 года, потом завозили специально, чтобы спасти город от крыс.
Были и те, кто наживался на беде
В другой комнате жила девочка Нина, чуть старше меня, одна. Мама ее опекала, хлопотала, чтобы отправить в эвакуацию. Однажды к ней пришла женщина в котиковом манто и предложила купить мебель за буханку хлеба. Мебель была хорошей, красного дерева. Может быть, эта, с позволения сказать, «сделка» помогла девочке выжить, но сам факт этой несправедливости я запомнила: кто-то голодал, а кто-то наживался на чужом горе. Но тех, кто, выживая сам, помогал выживать другим, конечно, было больше.
Еще одна картина стоит у меня перед глазами. Мы пережили эту страшную зиму, а весной похоронные бригады стали собирать умерших. Помню, что стою у парадного. На улице грузовик с набитыми досками бортами. Кузов был полон. Через борт перевешивалась голова девушки с очень красивыми длинными волосами… Когда грузовик отъезжал, я еще долго видела эти развивающиеся пшеничного цвета волосы.
Вывезли по льду на последней машине
В апреле 1942 года нашу семью эвакуировали во Владимир.
Вывозили на машине через Ладожское озеро. На последней, говорят, этой весной. Потому что следующая утонула. Кругом стреляли, но мы не пострадали. Посадили в товарный состав. было очень-очень много людей. Помню плохо, потому что уже сильно болела.
Приехали мы во Владимир. У отца был такой отек от голода, что он не мог снять костюм. Мама разрезала брюки на нем. Бабушка, оказавшись дома, на второй день поела и отправилась спать. Наутро она не проснулась, ей было 72 года. Приезжал из Москвы дядя, и они с папой делали гроб, так как купить было невозможно.
- Я была в очень плохом состоянии, сразу же после смерти бабушки меня отвезли в детскую больницу. Лечили несколько месяцев, думали сначала, что не выживу. Но я выжила.
В Ленинград мы уже не вернулись. Папе предлагали, но он не мог отправиться снова туда, где пережил самые страшные моменты своей жизни. Из Владимира мы переехали в Москву, а потом папин институт перевели в Климовск. Он работал в ЦНИИТОЧМАШе начальником объединенной химической лаборатории. Мама закончила курсы медсестер, работала медсестрой, потом рентгенотехником.
Я закончила в Москве Первый мединститут (Сеченовский университет), меня должны были по перераспределению отправить в Якутию. В это время встретилась со своим будущим мужем Игорем Порфирьевичем Борисевичем, который вернулся из армии, где отслужил после войны еще несколько лет.
Я вышла замуж и уехала во Владимир, потом папа договорился и меня приняли на работу в медсанчасть КШЗ. Потом закончила ординатуру и устроилась в Подольске в центральную городскую больницу, где проработала больше четверти века. Так Климовск и Подольск стали для нас родными.
Газета «Местные вести» №3 от 31 января 2020
Марина Карамазова
Фото автора
