Рассказ-быль
Моему отцу, Григорию Александровичу Боярскому, прошедшему всю Великую Отечественную войну от Бреста до Польши, посвящается
Эту историю папа мне рассказал, когда я служил в армии, в авиации, в мае 1976 года. Они приехали с мамой навестить меня. Меня отпустили в увольнение, мы гуляли по городу, а вечером в гостинице за разговором я спросил его, откуда у нас дома в буфете стоят часы с немецкого самолета. Раньше об этом он говорил очень кратко и не очень любил вспоминать войну. Я попросил рассказать подробнее. И он начал рассказывать…
…Атака следовала за атакой. Бомбы сыпались на пыльную землю, как из рога изобилия. Самолеты напоминали пчелиный рой. Все смешалось в один сумасшедший воздушный бой. Он был прекрасен по своей бесшабашности. И хотя наших истребителей было гораздо меньше немецких, наши летчики ни за что не сдавались и последними патронами жалили, как могли, своих преследователей. В небе творилось что-то невообразимое. И на земле тоже было жарко.
Несколько пушек, что стояли на опушке леса возле самой дороги, «выплевывали» из своих жерл снаряды, которые уносились вдаль к немецким танкам. А черные коробки с малеваными крестами медленно приближались к позиции артиллеристов и медленно, словно чувствуя свое превосходство, нехотя стреляли. Их было много, и те несколько пушек, которые по ним вели огонь, их нисколько не смущали. Наоборот, у них даже подогревался аппетит к этому бою. Кому-то хотелось лично, вплотную подойти к русским пушкам и раздавить хотя бы одну. Но им это пока не удавалось. Уже горели и справа, и слева несколько тяжелых и легких танков, а русские пушки все стреляли.
– Григорий, снаряды! – кричал молодой лейтенант солдату, который носился от ящиков к орудию и обратно. Пот уже струился по его загорелому лицу. А пушка только и делала, что успевала «проглатывать» приносимые им снаряды.
Своими черными изогнутыми крыльями они напоминали орлов, пикирующих на свою добычу с распростертыми когтями, только вместо когтей торчали неубирающиеся шасси. Со зловещим воем они приближались к месту боя. От черных туловищ отделялись черные точки, которые превращались в бомбы. И вот уже видно, как они приближаются к земле. Взрыв, еще один, еще… Все покрылось серой, придорожной пылью. Она засыпала глаза, лезла в горло. Все першило внутри от нее.
Когда Григорий открыл глаза и обвел взглядом место боя, то увидел, что две крайние от него пушки начисто разворочены, да и у них тоже не лучше. Хотя орудие было цело, но командир был ранен, и солдат оттащил его в кусты и там перевязал рану бинтом. Орудие молчало.
Схватив два снаряда под мышки, Григорий бросился к орудию. Из оружейного расчета «сорокопятки» в живых не осталось никого. И он один стал искать глазами цель. А вот и танк. Словно навозный жук ползет он по вспаханному снарядами полю. Трубка, прицел, огонь, еще раз… Танк на секунду замер, а потом закружился на месте, распуская разбитую гусеницу. Снова за снарядами, и снова огонь, и так несколько раз. Вдруг из-за леса снова показались «Юнкерсы». Они низко шли над дорогой. Огненные смерчи рассыпались в разные стороны. Черной молнией пронеслись над разбитыми пушками, и завесы бурого, перемешанного с грязью дыма вновь взметнулись над разбитой батареей. «Лаптежники» пошли на второй заход, чтобы окончательно уничтожить этих русских артиллеристов. Поняв, что они хотят сделать, Григорий схватил свой карабин и спрятался за щитовым прикрытием пушки. Ждать пришлось недолго. Через несколько минут они снова появились, низко летя над лесом. Прицелившись в первый из них, Григорий открыл огонь. Он продолжал стрелять и тогда, когда они пролетели над ним, и он, еле успев развернуться, все же успел выстрелить им вслед. Недалеко, за лесом, слышались выстрелы зенитных орудий.
Увидев это, молодой солдат бросился туда. Ему хотелось увидеть этот сбитый самолет. Когда он добежал, то увидел, как возле одинокой березки в поле, у самого края леса, еле горел немецкий самолет. Покрутив головой и оглядевшись, Григорий бросился к нему. Перед ним предстала страшная картина. Фонарь кабины был полностью снесен, тело летчика было обезглавлено. Вся кабина была забрызгана кровью. Он словно оцепенел, стоял и смотрел на это изуродованное тело. Солдата охватил ужас, который каждый день был рядом, и на который подчас уже никто не обращал внимания.
– Война будь она неладна, – подумал Григорий. – Он ведь тоже не хотел погибать. Он хотел жить. Но судьба распорядилась нами по своему усмотрению. Он уже никогда не увидит голубого неба, а я никогда не увижу его лица. Война…
Над ним нависла тишина. Гнетущая тишина войны, хотя где-то рвались снаряды, погибали люди. А сколько их еще погибнет…
До слуха Григория донеслось какое-то тиканье. Когда он осмотрел кабину, то увидел авиачасы с черным фосфорным циферблатом. Сверив время со своими наручными часами, он убедился, что они шли точно. Что его толкнуло, он и сам потом, даже спустя много лет, не смог понять и объяснить, почему именно так тогда поступил. Глупость молодости, бесшабашность или еще что, он и сам не знал. Видно, на войне многое случается такого, чему и объяснения найти трудно. Достав из кармана галифе перочинный ножичек, Григорий наклонился вперед, быстро отвинтил все четыре болтика и вытащил наружу механизм в закрытом корпусе. «На память!» – Подумал он про себя и, засунув их в карман, побежал к своей разбитой батарее. Не успел еще Григорий скрыться за первыми деревьями, как раздался оглушительный взрыв, и на месте самолета взметнулось огромное пламя, опаляя своим огнем белоствольную березку.
Он машинально обернулся на взрыв и, бросившись на землю, замер.
На позиции было тихо и спокойно. Такое случалось редко. И было еще видно, как в поле дымились подбитые после недавнего боя танки.
– Сбил его? – спросил Григория командир, который лежал на спине с закрытыми глазами и открывал их тогда, когда слышал чьи-то приближающиеся шаги.
– Да, можно сказать, что сбил, а может, и не я вовсе. Зенитки тоже стреляли.
– Это ничего, – простонал раненый, – главное, что сбили.
– Это точно, – поддержал его Григорий.
Над полем боя действительно установилась необычная тишина. Стрельба окончательно прекратилась. Это могло показаться странным, но ничего странного в этом не было. Просто наступил обеденный перерыв. Он хоть и немец, а поесть не дурак, и насчет этого они всегда были точны. Одним словом – педанты. Война войной, а обед по распорядку дня. Вот она и стояла над полем эта обеденная тишина…
…Я сидел, и слушал отца, а когда он закончил свой рассказ, то еще долго ничего не мог произнести. Так все это меня потрясло.
– Вот так и попали эти часы к нам домой, сынок! Теперь и ты про это знаешь.
– А где это было?
– Почти под Ржевом… – буднично ответил он, – мне там пришлось воевать дважды: сначала, когда отступали, и потом, когда наступали. И под Нелидово, и под Белым сколько наших погибло. Сотни тысяч. Там были страшные бои. Сам не могу понять, как жив остался. А ведь чего только на войне не было, но видно Гитлер так пулю для меня и не отлил.
Я смотрел на отца и восхищался им. Таким вот простым и в тоже время всегда честным и мужественным человеком он был. Таким я видел его и знал всегда.
Июнь-июль 1976 года
P.S. А часы так и стоят дома. Они остановились ровно тогда, когда папа ушел из жизни. Больше я их не заводил.
Газета «Местные вести» № 13 от 10 апреля 2020
Александр Боярский
